[moraniarty]

Автор: michi-san
Название: Люди падают
Дисклеймер: не претендую
Предупреждение: AU, headcanon, кроссовер с фильмом «Трупы» 2003 года, нецензурная лексика, богохульственные высказывания, упоминание наркотических веществ
Рейтинг: R
Пейринг: Моран/Мориарти
Жанр: дарк
Описание: Привет. Двадцать пять лет меня звали Томми, а потом я умер.

Привет. Двадцать пять лет меня звали Томми, а потом я умер.

Самое трудное всегда, каждый гребаный день — проснуться. Открыть глаза, сесть, надеть холодные пластиковые тапочки — это чертовски легко, но проснуться. Как проснуться, если не очень уверен, что спишь сейчас, а не вчера весь день, что просыпаешься сейчас, а не шесть часов назад, ложась в кровать. Вот именно.
Но Джим просыпается — он идет в смежную с комнатой ванную и встает под холодную воду, не задергивая шторку, не закрывая дверь, не дергаясь, когда слышит шаги.
— Поторапливайся.
Проснулся.
— Иду, сладкий.
Его мир — константа, некоторая неизменная величина. Его мир — увязшая в болоте хромая лисица. Холодные пластиковые тапочки липнут к ступням, синий халат опутывает ноги, полковник Моран стоит на пороге комнаты и ждет.
Если отмотать на неделю назад — ничего не изменится. На неделю вперед — кто знает, но не изменится, Джим почти уверен.
— Что на этот раз? Стрельба по тарелочкам? Покер? Электрический стул?
Его мир — константа, и если полковник Моран когда-нибудь улыбнется, придется признать, что константа непостоянна. Параллельные прямые пересекаются. Люди падают вверх.
Полковник Моран смотрит, как Джим одевается, и один раз кивает на настенные часы. С волос капает вода, течет по шее, впитывается в ворот футболки, холодно, болит голова.
— Когда меня убьют?
Он думает об этом чаще, чем о вещах по-настоящему важных — дыхании и кокаине. Люди, сталкиваясь со своей танатической страстью, остывают к ней или скатываются в патологию. Джим убил, был свидетелем убийства и умер — можно остановиться на этом поподробнее, пригласить именитых психотерапевтов, но давайте начистоту — дерьмовая ситуация.
От холода болят пальцы — второй, третий и четвертый на левой руке.
— Когда поступит приказ сверху.
Джим очень маленький и на весь свой мир смотрит снизу вверх. Когда полковник Моран разговаривает с ним, кажется, что говорит сам Бог, жалко только, что Джим не верит в это. У него был знакомый католик, его звали Томми, он убил свою девушку и перестал быть католиком, очень забавная история, давайте остановимся на этом поподробнее. Эта история невероятно поучительна.

Самое трудное после смерти — вдохнуть. Дальше идет само, Томми кашляет, у него в горле трубки, в носу трубки, в венах трубки, и белый потолок над головой.
— Тише.
В квадрат белого потолка врывается тошнотворно-доброе лицо. Оно настолько доброе, что хочется заплакать, упасть на колени и в истерическом припадке молиться двое суток. Над ним склоняется Бог, он вливает ему в рот воду, а потом Томми отключается — умирает опять или засыпает, он не уверен.
Очень болит голова. Кажется, что эта боль преследует его всю жизнь, она сворачивается ленивой улиткой в виске, она ждет, шевелит маленькими скользкими щупальцами с глазами на кончиках, а потом раскрывает огромную акулью пасть — и все. Это такая боль, от которой и умереть можно.
Но Томми больше не умирает.
Томми живет — над его головой белый потолок, в палате нет окон, это похоже на морг. Человек с добрым лицом приходит три раза в день, он сам говорит это: «Я прихожу три раза в день, я навещаю тебя перед вторым завтраком, после чая и в одиннадцать».
Один раз — в одиннадцать, на тридцать восьмой день — он приводит человека. Военного, это ясно по шагам, и опасного, настолько опасного, что хочется выдернуть из себя все трубки и спрятаться на потолке.
— Его зовут Джим.
— Привет, Джим, — говорит Томми.
Он еще не понял.
Томми умирает во второй раз — безболезненно, бескровно, в двадцать три часа и три минуты, и из него, из самого живота, вылупляется Джим. Мертворожденный уродец делает первый вдох, непорочно зачатый голем открывает глаза. Томми умирает прямо на своей койке, а Джиму говорят:
— Это твой телохранитель. Теперь он тебе нужен.
Военного зовут Себастьян, и у него нет ничего, кроме этого жертвенного имени и выправки, у него нет даже лица — глаза, нос, рот, белесые брови, Джим садится в коляску и не может вспомнить ничего, совсем ничего, кроме кончиков белых ресниц.
— У тебя должна быть фамилия, у всех она есть. Где твой жетон?
— Здесь фамилия не нужна, — голосовые складки Себастьяна, вибрируя, создают звуковые колебания незапоминающейся частоты.
Джиму хочется плакать. Он новорожденный, новорожденные много плачут, и в своей комнате — белой, с окном, выходящим в прозрачный от осени парк — Джим плачет в первый раз.

Профессор говорит ему:
— Сейчас вы с Ясмин с помощью жребия распределите роли.
На пороге стоит полковник Моран, а в голове, в самых висках радужной спиралью бьется голос Вив: «Ученик заучивает пары слов, а учитель проверяет его память». Вив смеется, рассказывая, и видеозапись эксперимента ее возбуждает, а у Томми потеет шея.
— За каждую ошибку ты будешь бить ее током, Джимми, — говорит профессор, так интимно и эротично, что сзади на шее встают дыбом волосы. — Первый удар — пятнадцать вольт. Каждый следующий — плюс еще пятнадцать.
«Четыреста пятьдесят, Томми, засунь механический карандаш кох-и-нор в розетку, а потом умножь на два. Четыреста пятьдесят вольт, а он еще жив. Это по-настоящему глупый эксперимент, и чем громче кричит актер, тем глупее».
Type ZLB, Dyson Instrument Company, Waltham, Mass. Впечатляет.
Джим садится за стол. Ясмин садится за стол. Между ними тройное стекло.
Она ошибается три раза подряд — пятнадцать, тридцать, сорок пять, а потом Джиму становится скучно. Он смотрит на выключатели, смотрит на профессора, смотрит на Ясмин, а на него смотрит полковник Моран.
— По-моему, она полная идиотка и заслужила это.
Он щелкает тридцатым выключателем. Ясмин таращит глаза и кричит, видимо, на ее мониторе загорается, какой выключатель он выбрал, она неплохая актриса, но слишком рано теряет сознание, Джим держит палец на выключателе и стряхивает ладонь профессора с плеча.
— Я могу идти? — он еще держит палец на кнопке, кожа будто сплавилась с пластиком, и Ясмин дергается, у нее изо рта идет пена.
Это не тот эксперимент. Они все знают, что это не тот эксперимент.
Джим два раза убил, один раз был свидетелем убийства и умер не меньше двух раз, а еще ему говорят, что в тринадцать или как-то так он отравил какого-то Карла, потому что тот слишком хорошо плавал.
Нет проблем.
Полковник Моран идет за ним — по глянцевому белому полу, отражаясь в нем, не говоря ни слова до самой двери.
— Обед в пять.
— Я убил ее, да?
Полковник Моран закрывает дверь, а Джиму остается только впасть в истерику. Засунь механический карандаш кох-и-нор в розетку и умножь на два.
Его мир — константа. Он убил человека, но ничего не изменилось. Его мир увяз в болоте всеми своими перебитыми лапами, на дне капканы, в розетке чешский механический карандаш.

Где много медсестер с неустроенной личной жизнью, там легко достать кокаин. Джим знает, он некрасивый, но. В него влюбляются, и это не нужно объяснять, достаточно просто улыбаться и брать в руки холодные влажные ладошки.
— На мне ставят опыты, Кристи.
Бедный, горький Джим, твою бы голову в объятия Офелии. Кристи растворяет кокаин в однопроцентном растворе хлорида натрия, вводит подкожно и через полчаса превращается в самую красивую женщину, которую Джим когда-либо трогал. Она мокрая, Кристи, и у нее помада цвета кармин, которая так ей не идет. Концентрация кокаина в плазме крови достигает максимума.
— Я люблю тебя, Джим.
Джим видит перед собой лицо, которое не должен был запоминать — белесые брови и тонкие губы, темный шрам на левом виске, не трогать, не трогать полковника Морана, который говорит женским голосом, у него карминовая помада, она похожа на темную липкую кровь, Джим целует окровавленный раззявленный рот, вбивается в мокрую Кристи неритмично, быстро, и.
Он кончает. Думая о полковнике Моране. В кокаиновом угаре.
Такие дела.
Потом он гладит Кристи по лицу, они оба дрожат, как вытащенные из воды лемминги, и Джима тошнит, хотя два часа еще не прошло.
— Прости, Джим, — у нее жалкий вид, карминовая помада на подбородке, она кажется избитой и окровавленной, изнасилованной, так и есть — глубоко внутри.
— Заткнись.
Здесь много медсестер, одна другой недоебанней, а Кристи не умеет подбирать помаду.
Здесь есть полковник Моран, он стоит за дверью лаборатории, и если Джим схватит Кристи за волосы, ударит виском об угол стола, испачкается в ее крови, трахнет напоследок труп, если он сделает все это и выбежит в коридор в истерическом припадке, ничего не случится.
Потому что его мир — да-да, вы знаете — константа.
Но у Джима танатофобия, и поэтому Кристи жива.
— Что это за место? Герметический Орден Золотой Зари?
— Я не могу сказать тебе, — униженная изнасилованная Кристи надевает колготки и ищет лак, чтобы замазать стрелку. — Извини.
Камеры под потолком жужжат невыносимо громко, Джим кидает в одну из них пустую мокрую мензурку, но не попадает — слишком высоко.
— Моран!
Полковник Моран попадет.

У него на виске шрам. Если брать его за отправную точку, запомнить лицо очень легко. Шрам на левом виске, и левая бровь короче правой, а брови у него будто нарисованы Ван Гогом, кроющими мазками, белой масляной краской. Высокий выпуклый лоб и тяжелая челюсть, о пыльную щетину хочется ободрать язык.
Себастьян совсем не красавчик, а. У него птичий нос и злой безгубый рот. Если бы Джим был романтиком, он сравнил бы его глаза с весенней грозовой тучей или какой-нибудь такой дрянью, но глаза Себастьяна восхитительного цвета ампутационного ножа.
— Ты будешь стричь мне ногти?
У Джима сломаны пальцы — второй, третий и четвертый на левой руке. Их сломал Себастьян, потому что Джим захотел, чтобы ему сломали пальцы.
Он стрижет ему ногти на правой руке и завязывает шнурки. Этого достаточно, чтобы описать его характер.
— Это правительственный заказ? Собрать одаренных со всей Великобритании и запихать в аквариум? Правительство такое скучное.
Себастьян поднимает на него глаза и кривит рот, превосходный злобный рот, в который хочется плюнуть.
— Моя фамилия Моран, я отставной полковник.
— Святой Себастьян кисти Рени выглядит мерзко, языческая потаскуха, а не командир преторианской гвардии.
— Эль Греко.
Джим сжимает двумя пальцами и оттягивает вниз его нижнюю губу, разглядывает ровные желтоватые зубы.
— Принеси мне завтра свои сигареты, полковник Моран.
У полковника Морана белые ресницы и глок в кобуре. Как весело.
Переломы заживут через месяц.

В гостиной холодно, потому что Джим разбил окно. Все бы так легко объяснялось.
От полковника Морана пахнет смертью — густо и ярко, так, что Джима тошнит.
— Ты все сделал?
Полковник Моран бросает на пол пачку пятидесятифунтовых банкнот.
— Тогда купи сигарет. И домашнюю крысу. Белую.
Пальцы ноют от холода — второй, третий и четвертый на левой руке. Иногда кажется, что кости так и не срослись.

Профессор мертв, у него голова вдребезги, старая рубашка — подарок бывшей жены на позапрошлое Рождество — мокрая от черной крови.
— Если не вложу перста моего в раны от пуль, не поверю, — Джим со смешком сглатывает, это неприятно, потому что в горле стоит кислый ком — континентальный завтрак по пятницам.
Моран равнодушно разводит руками, вкладывай, малыш, можешь попить крови или покопаться в его мозгах.
— У меня танатофобия, — сначала почему-то течет из носа, потом только бегут слезы, от них жарко, а в животе холодно. Профессор мертв, и камеры под потолком не жужжат.
Моран ловит его за волосы и пальцами оттягивает нижнюю губу, трещина его уродливого рта расходится в улыбке. Люди падают вверх.
Джим больно бьется головой об пол, футболка, намокнув, липнет к спине, а он думает, встанет у него без кокаина или нет.
— Господь мой и Бог мой, — шепчет Джим. Сам Бог придавливает его к полу, сам Бог пихает ему в рот узловатые горькие пальцы, сам Господь.
У Морана красные от чужой крови губы, кармин, сандал, киноварь. Джим открывает рот и хочет сказать что-то космически важное, но.
Не хватает дыхания. Моран берет его за горло, и это поцелуй, тантра, это их связь, короткие ногти вспарывают кожу, саднит, хочется крикнуть, заплакать, вырваться.
Глаза закатываются, Джим видит свой великолепный мозг — сияющий, идеальный, свой восхитительный мозг, а Моран сжимает через мокрые от черной крови джинсы член, ничего больше не делает, просто сжимает.
Сжимает.
Больно.
Больно.
Какхочетсявдохнуть.
Он, кажется, теряет сознание, потому что, открыв глаза, видит Морана у двери.
— Вкладывай, и идем.
Джим тычет пальцем в грудь профессора — абсолютно атаксически, и попадает в опаленное по краям пулевое отверстие, под ноготь попадает что-то скользкое, комковатое, Джим пытается вычистить это, пока Моран ведет его к выходу.
— И куда теперь? — Джим лезет ладонью в его задний карман и достает сигареты, но у него все равно нет зажигалки, а это дерьмо застряло под ногтем, его никак не удается убрать.
Моран молчит.
— Тогда идем искать того, кто придумал этот аквариум. Мне есть о чем с ним поговорить.
Он смеется — это звучит как фразочка какого-нибудь пряничного человечка, который идет искать своего папу-пекаря, о, это смешно, правда очень смешно.
— Не ешь меня, злобный лис, — он треплет Морана по щеке, пачкая ее кровью, забирает у него зажигалку. — Мы еще славно повеселимся.
Самое трудное сейчас — не вернуться в белую комнату с окном в парк.