воскресенье, 26 февраля 2012
Название: Поправка-22 (вариации)Персонаж: Себастьян МоранЖанр: драббл, зарисовка на тему каким он мог бы бытьСаммари: Бред на тему того почему Себастьян стал таким, каким стал и каким его нашел МориартиДисклеймер: автору ничего не принадлежит.Благодарности автора: автор глубоко благодарен бете, которая не только читает, но и правит весь этот бред.
читать дальшеУ Себастьяна легкий характер. Он редко ссорится с людьми. Он обаятельно улыбается и играет абсолютного психа, что в какой-то мере соответствует состоянию души. Семь лет в Афганистане. Два года участия в секретных антитеррористических операциях в Ирландии. Девять жизней, как у кошки. Каждый год он начинал как новую жизнь, с чистого листа, с новой личности, полный надежд на отставку. Проклятая армейская Поправка-22, которая не давала ему вынырнуть чистым из этой зловонной мясорубки войны. «Комиссовать сумасшедшего можно только по его собственному личному заявлению, а желание избежать боевых операций – есть бесспорный признак здравого ума…» 1 . Ах, доктор Дейника, превосходно прописанный Хеллером, как ты был прав в своем цинизме. Война извращает умы. Впрочем, мир извращает их еще больше, потому что только от извращенного ума можно придумать войну. Он любил Хеллера за ненавязчивый юмор абсурда, он любил Канта за холодную логику высшего разума, а Диогена за умение абстрагироваться от реального мира, заключенного в тесных обручах пропахшей вином бочки. Паланика он любил за рецепт нитроглицерина.
«Возьмите одну часть 98%-ной дымящей азотной кислоты и смешайте с тремя частями концентрированной серной кислоты. Делать это надо на ледяной бане. Затем добавляйте глицерин по капле из глазной пипетки. Вы получили нитроглицерин». 2
Красиво, симметрично и прохладно. Сплошная симфония смерти в сумасшедшем романе гражданского.
Однажды, он спросил капитана Хоукбрука, по какому принципу формируется армейская библиотека, если в ней сочетаются такие разные книги, как «Записки Платона», «Трактат о военном искусстве» Сунь-Цзы и «Кровавая луна страсти» Амелии Хикс. Хоукбрук, не отрываясь от чистки оружия промасленной тряпочкой, пробурчал, что о первых двух он никогда не слышал, из чего Моран сделал парадоксальный вывод о контекстном характере теорий Вернадского касательно ноосферы.
Себастьян устал от войны. Он не понимает, почему куча абсолютно незнакомых ему людей стремятся стереть его с лица земли с такой сумасшедшей убежденностью в своей правоте. Тот факт, что прицелы снайперов облизывают не только его висок или лоб, но также и лица его товарищей, нисколько не утешает его в приступах эгоистичного желания выжить.
Он смирился на своем пятом перерождении. Лежа в развалинах дома рядом с остывающим трупом своего сержанта и слушая всхлипывающие стоны молоденького капрала, у которого осколочной миной разворотило живот, Себастьян понял, что война не отпустит его просто так. Либо мертвым, либо абсолютно повернутым на ней психом. Война не любит безразличия. Война, как и любая продажная тварь, любит, чтобы ее имели сильно, горячо, больно и за деньги. Пули – ее воздушные поцелуи, контузия – коронный, сухой и горячий удар языком воздуха в оба уха. Оторванные в пылу боя конечности - неизбежная плата страсти. Себастьян принял войну на своем пятом перерождении и носил ее в себе, баюкая как ребенка.
- Sibhreach! 3 – ругался он, когда висок гладил порыв воздуха от пронесшейся мимо на скорости 700 метров в секунду смерти.
- Wechselbalg!4 – смеялся высокий и бледный капитан Тайт, которого, с его немецкими корнями в третьем поколении, занесло каким-то чертом в их отделение, под палящее холодом ночное небо с завыванием муэдзинов, под дешевое, конфискованное в американском лагере виски.
Энтони Тайт, чьи светлые локоны так странно смотрелись на запечатанном кровавой юшкой лице.
- Неуставная длина, капитан, - смех и равнодушное ”Schwitzer!”5 в ответ.
Да, соглашался Моран, улыбаясь, я трусливый заяц, точно. Я боюсь войны. А кто не боится? Энтони не боялся войны. Энтони танцевал с войной танго, и однажды она подставила ему подножку. Себастьяну осталась от Тайта потрепанная армейская карточка, внушительный набор немецких ругательств и строгая, заученная выверенность движений «шаг-шаг, поворот, взгляд на партнера, вбок, поворот, смех…».
"Жена шетландского арендатора родила первенца, а муж ее загонял овец, как вдруг услышал три громких стука из-под земли. Заперев загон, он зашел в ригу и, проходя мимо стогов, услышал громкий голос, сказавший три раза: "Помни про кривой палец!" У жены его был кривой палец, и фермер сразу заподозрил, что Серые Соседи собираются учинить какую-то пакость его жене и мальчику. Но хозяин знал, что делать. Он тут же отправился в дом, зажег свечу, взял складной нож и библию и раскрыл их. Едва он сделал это, как шум и жалобы послышались из коровника, пристроенного к дому. Хозяин взял нож в зубы, лезвием наружу, в одну руку взял свечу, а в другую — библию, и пошел к коровнику в сопровождении большинства соседей, пришедших навестить его жену. Открыв дверь коровника, он бросил библию внутрь, отчего плач и ропот усилились чуть ли не вдвое, и эльфы с шумом бросились мимо него. После себя они оставили колоду, из которой была вырезана его жена — черточка в черточку, точь-в-точь. Колоду эту хозяин поднял и отнес в дом. "Я добыл ее у серых соседей,— сказал он, — пусть теперь она и мне послужит". И долгие годы он пользовался этой колодой как разделочной доской, а эльфы никогда не трогали больше его жену".6
Он служил войне, и война кормила его подачками в виде очередных званий. Душа его была разделочной доской для его сомнений, и он не чувствовал ничего, занося окровавленный нож. Война ухмылялась ему, и тени плясали в ее антрацитово-черных глазах. Он сглатывал и думал, достаточно ли себя он принес в жертву, чтобы сойти с ума и пройти через Поправку – 22 или еще нет?
- Еще нет, – эхом отзывалась война и дарила ему капитана.
- Еще, дорогой. Ах, эта винтовка и новые нашивки вам так к лицу, майор.
- Ну же, глубже. Давай посмотрим, какой из тебя стратег, подполковник…
Сослуживцы считают его конченным психом. «Моран? - говорят они. – Вы знаете, что этот психованный агрессивный ублюдок писал стихи, пока его взвод вырезал мирное поселение?». Это ему не льстило, конечно. Но это было правдой. Нет, он не Нерон, но той ночью туман был так пронзительно прохладен, и Война уютно примостилась где-то за правым плечом. И звезды сквозь туманную дымку казались раскаленными облаками газа, как это и было на самом деле. И окруженные их маленькой маневренной группой шесть талибов пели что-то ломанными гортанными голосами, обвешиваясь взрывчаткой и разбивая тишину засады редкими очередями автоматов. И он захлебывающимся шепотом выговаривал прикладу страстные безнадежно-рифмованные строки, которые рвались с привязи души, изнывавшей под грузом безумия. А его напарник даже не мог зажать уши и поэтому тихо кривился и таким же сорванным шепотом ругался по-ирландски в особо пафосных местах.
- Ты чертов графоман, – сказал он ему потом. – Это же отвратительно. Кто тебя так учил обращаться с рифмой? Где такт по отношению к музе?
Мастер-сержант Роберт Монтегью с его неоконченным литературным образованием, набожной матушкой в Белфасте и ублюдком-отцом, скрывшимся сразу после его рождения, оставил ему после себя тетрадку недописанных лиричных стихов о природе и набросанные на полях злые шаржи, в нескольких из которых он пытался найти себя. А еще странную нервную манеру белого стиха.
- Раз уж ты не любишь рифму, давай я научу тебя, как обходиться надрывом, – шутил он, когда они лежали вдвоем в палатке и мерзли под неуверенные хрипы передвижного обогревателя.
А что до взвода… Не было этого на самом деле. Он никому ничего не приказывал.
Он вообще не любит поручать кому-нибудь работу, которую в силах сделать сам. Да и мирного населения там тоже не было. Он лично проверил каждый чертов труп, пока капитан сквозь кишашие помехами хрипы рации не приказал им, пяти идиотам, в срочном порядке возвращаться на базу, иначе он отдаст их, ублюдков, гребанных снайперов, к чертям собачьим, под трибунал за самоволку.
Впрочем, это их право. Ему плевать, кого и как покорежила эта война. Его искреннее недоумение по-прежнему вызывал тот факт, что каждый встречный хочет его убить. Его хотели убить талибы, засевшие буквально в каждой трещине этой выжженной земли. Его хотели убить американцы, которые лениво пили пиво и стреляли в любую движущуюся цель. А если не стреляли, значит, бомбили с воздуха. Его хотели убить собственные сослуживцы, у которых застилало глаза серым утренним туманом, а в горле трепетали отзвуки намаза. Мир шел по его следам, принюхиваясь и оскалив желтые клыки, и ему пришлось научиться хорошо стрелять, чтобы хотя бы на время отгонять его от себя. Потому что он не кошка и не хочет проверять, относится ли поговорка про девять жизней к нему или нет. Он научился ласково говорить, пока мир настороженно прядал ушами и принюхивался к отравленному мясу, потому что единственное, чего он хочет от жизни, это стабильности, но, оказывается, в мирной жизни стабильности еще меньше, чем на войне. Он научился не доверять и не поворачиваться спиной. Он вообще быстро учился. Самое первое, что он понял, это что мир нельзя делить на своих и чужих. Мир - это мир, а ты – это ты. Люди хотят тебя убить независимо от того, что они говорили накануне или год назад. Единственное, на что ты можешь положиться, так это на полную неопределенность.
-------------------
- "Поправка - 22" - культовый роман американского писателя Джозефа Хеллера
- Чак Паланик "Бойцовский Клуб"
- Подменыш (шотл)
- Подкидыш (нем) (прим. автора. И в том и в другом случае слово обозначает ребенка подкинутого эльфами или феями вместо настоящего младенца.
Личность, которая боится, не решается (стесняется) что-нибудь
сделать; или человек, который очень суетится и нервно реагирует. (от слова "потеть", нем)- Ирланская народная легенда
@темы:
Ангст,
Себастьян Моран
-
-
26.02.2012 в 23:21-
-
05.03.2012 в 18:13-
-
04.05.2012 в 16:58